Московский журналист, который сбежал в Запорожскую область, дал интервью

Александру Брежневу 40 лет, из которых половину он проработал в журналистике

Александру Брежневу 40 лет, из которых половину он проработал в журналистике. Он родился в России, но последние несколько месяцев привыкает к жизни в Запорожской области и работе в одном из СМИ Энергодара.

О том, почему журналист решил уехать и как скзадывается его жизнь сейчас, он рассказал "Занозе". Фото человека не опубликовано по просьбе руководства СМИ, в котором он работает, чтобы не привлекать лишнего внимания.

–Как сегодня выглядит в Москве журналистика?

Сейчас в России очень мало людей самостоятельно живущих соответственно и объективная информация толком не нужна, спроса на нее нет. Никто не готов за нее платить. Как использовать объективную информацию, если ты бюджетник, который живет на зарплату.

Общество довольно феодальное, клановое. При таком журналистики нет. Нужны Герольды своего князя славить и шуты. Но от них ничего не зависит.

– Сколько работаете в журналистике?

– Мне сейчас 40, то есть лет 20. Есть еще объективные процессы: развивается технический прогресс, медиахолдинги формируются. Там, где я работал – в региональных изданиях, был конвейер. У нас выходили 4 большие газеты, несколько десятков маленьких, разовые проекты, с десяток сайтов, под сотню аккаунтов разных.

Приходит текст сверху из администрации, работа журналиста зарерайтить 30 копий не изучать, не копать, заготовить и по команде «залп» сделать одновременно сотню публикаций, нажав кнопку.

А для меня в журналистике важна свобода, драйв, чувство причастности.

В 20 лет я работал в газете «Завтра» и три года это был просто такой эмоциональный подъем: командировки, интервью с высокопоставленными людьми. Сейчас журналист это не волк в поле, ты просто отчитываешь часы в офисе, клерк.

В России нет интервью последние годы. Ты просто присылаешь вопросы в пресс-службу и получаешь ответы. Здесь я за несколько месяцев сделал столько интервью, сколько не делал лет 5.

Я делают материалы от начала до конца. Если есть вопросы, взял перезвонил в мэрию. В Москве это немыслимо, позвонил задал уточняющий вопрос, сразу вылетишь с работы. Здесь власть намного открытее.

– Когда эта тенденция началась?

– Последние лет 5. Журналист как таковой исчезает. Наш продукт представлял собой конвейер, в который каждый просто завернул свой шурупчик. Кто-то готовил фото, один абзац от одного человека, другой от еще одного, кто-то оформлял. Фамилия там, конечно, чья-то стоит, но по сути это какое-то письмо дяди Федора.

Как-то случилась трагедия: под завалами при тушении пожара погибли 8 МЧСников. Я предложил поставить на обложку портрет самого молодого спасателя.

Но никому из чиновников не нужен негатив. Поставили фото с какой-то медовой ярмарки вообще из другого района.

На все мои замечания редактор тогда ответила: «Саша, я заканчивала ту же школу, что и ты, и знаю, как делать хорошую газету, но сейчас это никому не нужно».

– Но Вы все-таки умудрялось делать что-то свое?

–Это был собственный проект, в котором я выступал с какими-то своими вещами, но спроса на это не было и я фактически разорился, в том числе по политическим причинам.

– Проект касался охранного бизнеса – пытался делать деловое издание по всем канонам по принципам РБК – того, что был когда-то.

Людям нравилось, они говорили, что это вот хорошо, всем приятно, что они там светились. Когда закрылся, все сказали, что жалко.

Просуществовал мой проект 3 года. На каком-то этапе спонсоры, которые мне помогали, отсеклись.

Если поначалу они переводили официально, то потом передавали втихую в коридоре, чтобы никто не видел, и наконец вообще перестали.

Часто слышал о том, что, мол: «Саша, даем деньги за красивые глаза», потому что рынок схлопнулся. Заказчик любых услуг – бюджет. Весь рынок в кабинете у чиновника. Деньги нужно класть в конверт, в откат, а не тратить на рекламу.

В деловой журналистике, даже крупные компании, считают, что пиар не нужен. Все через чиновника – подпишет договор, все.

Все бурлило, почему я в это и влез, развивались компании. Появилась услуга «пультовой охраны». Компаниям нужен был пиар, я придумывал различные ходы, сейчас все.

В какое-то время немного взбодрила Украина. Охранная сфера была немного связана с этим делом и по Крыму, и по Донецку. Были политические призывы ЧОПам срочно входить в Крым, брать объекты под охрану. У компаний были сомнения. Я изучил вопрос, обратился к службам безопасности банков, они объяснили, что не заходят из-за имиджевых потерь: банкиры понимали, что будут санкции. Я все это писал, что это потеря бренда, такие-то и такие-то риски.

Охранный бизнес немного циничный, поэтому с ними нужно разговаривать не о ценностях. Я и написал, что, мол, понесете такие-то и такие-то потери, а цена не соответствует.

Потом был Донбасс с призывами создавать частные военные компании, воевать за «ДНР-ЛНР», тоже выступал против. После этого и отсеклись спонсоры.

– С какими-то угрозами сталкивались по роду деятельности?

– Досталось один раз в 2016 году. Лежал в больнице с черепно-мозговой. Я еще, когда ехал, думал просить политические убежище, но никаких уголовных дел на меня не заводили ,на допросы не вызывали. Побили, но неустановленные лица. Шел с работы, в людном месте ,в толпе ударили по голове. В темном переулке хоть можно спрятаться или отбиться, а в толпе ты не ожидаешь ничего. Но с другой стороны быстро приехала скорая помощь. Мне так и сказали: «Чувак, тебе повезло».

Если бы я полежал в подворотне минут 20 – не спасли бы. Но тут ничего не докажешь, угроз то не было.
Денег через меня никаких не шло, конфликтов не было, скорее всего из-за сайта. Никого не нашли, от ментов пришло письмо, что, мол, дело по моей просьбе закрыли. Как по моей, чего по моей.

– Где черпали информацию о том, что происходит в Украине?

– Что-то из круга общения: в охранном бизнесе много информированных людей, что-то из СМИ. 

Возникло понимание, что я не смогу дальше там работать. 14 месяцев я вообще в принципе не мог найти работу. Были выборы парламентские в 16 году и в принципе я работал в независимой газете, которая считалась относительно далёкой от политики, но перед выборами ее так запрессовали, что это была одна большая агитка. Уволился, думал, что найду еще что-нибудь, но оказалось не так-то просто.

И количество СМИ сокращается, и персонал. Часто задавался вопросом: зачем нужен редактор и журналисты с образованием, чтобы делать рерайт, если можно нанимать в Волгограде или Самаре, которые сидят дома с детьми и могут переписывать тексты.

То есть суть журналистики свелась к тому, что тебе необязательно сидеть в Москве, чтобы писать про ее жизнь новости.

– Расскажите о том, как пришли к тому, что нужно эмигрировать

– В 2011 году курс России развернулся в обратную сторону. Я был на съезде партии когда Путин вышел и сказал, что возвращается. Даже психологически будто шторки закрылись.

Стало ясно, что такие, как я не нужны. В новой России не нужно выигрывать выборы, не нужно работать с прессой. Мы же его все любили тогда и были разные варианты, как его выбрать. Думали его выбрать на третий срок, чтобы провести радикальные реформы, на Запад вывести страну, бороться с коррупцией. Для этого ему нужна поддержка избирателей.
Сложные были концепции как обеспечить явку избирателей.

А он просто оперся на бюрократию, которая ему просто все посчитала без нас, да и реформы не нужны. Было ощущение зависти от того, что Украина пошла дорогой, которой мы хотели. А нас силой погнали в другую сторону. А мне не хочется.

Наступил момент, когда терять было нечего. Ты смотришь вокруг Москва, но тут уже точно нет ничего твоего и не будет.

В России хорошо пенсионерам. Пока. Смотря в какой профессии: если ты строитель или электрик, в Москве можно заработать, но журналисту нет.

В 2014 году в августе уже приезжал сюда к родственникам. У меня много  знакомых ездили на Майдан, особенно фотографы и футбольные фанаты.

Я пересек границу и заявил на одном из пропускных пунктов пограничникам о том, что хочу в «Азов».

Информация в России  ограничена и я  судил по картинке, которая у них выстроена очень красиво.

Если честно, у «Азова» много фанатов в Москве. Очень классно выстроено медиа.

Нужно понимать, что в Москве еще многих очень достали православные. Она превращается в какое-то кино «Свадьба Бальзаминова»: мухи, колокольный звон постоянно, кортежи с начальством торжественно ездят. «Азов» — это что-то совсем противоположное.

Тогда на границе мне сказали, ты не любишь Путина хочешь воевать, едь в Москву и воюй. Мне понадобилось три года, чтобы понять: если хочешь что-то хорошее сделать для украинцев, нужно ехать не против России, а за Украину ,пытаться что-то строить здесь.

В тот момент я действительно ехал воевать против Путина, хотелось нагадить как-то.

– Как к Вам тут относятся люди, учитывая, что московский говор еще хорошо слышен?

– Уезжал я тихо-скрытно, никому ничего не говоря на всякий случай. В лоб не спрашивают, но в целом нормально, я готовился к тому, что будет хуже и отнесутся с большим недоверием.

Я в принципе не ощущаю себя как на чужбине, все понятно, все родное. В Энергодаре нет понятия, что ты в провинции, все бурлит, попадаются интересные, образованные люди.

– То есть даже в маленьком Энергодаре политическая жизнь активнее, чем в большой Москве?

– Для меня было дико, когда приходишь в горсовет, во-первых, ты туда приходишь ,ничего себе ты входишь в административное здание, как к себе домой и спокойно идешь в зал. Ты в России порог не переступишь, тебе скажут: «Ты в списках? Пропуск где? Иди нафиг отсюда», если нет. А чтобы у тебя был пропуск, нужно получить хорошую рекомендацию, за которую ты уже будешь должен и не сможешь ругаться потом.

Как-то я был на заседании ,где мэра хаяли так, кричали такими словами, обсуждают такие вещи в открытую про деньги куда что. То что в России обсуждается только в кабинетах, в банях, а здесь открыто.

Может быть, поэтому Украина и устойчивее. У вас какие-то конфликтные вещи обсуждаются. Может, не сразу, но и решение когда-нибудь находится. В России будут терпеть 10 лет, а потом бросать гранаты тоже молча.

– Но пока не бросают

– И не обсуждают ничего ,как в 17-ом году. Там все на терпелке молчаливой держится, потом она лопнет и мне жутко представить, что начнется.

В 2016 году стало ясно, что не будет никакой демократизации, перестройки, что оппозиция не придет к власти. Этот режим простоит сколько выдержит, а потом скорее всего будет распад. Мудрые люди к нему готовятся. Очень все интересуются опытом территориальных батальонов добровольческих, чтобы в момент распада охранную компанию можно было быстро переделать в батальон, особенно это актуально для регионов.

– Вообще интересна тема АТО, не собирались ехать на Донбасс?

– Сейчас уже нет. Но вообще я по образованию военный корреспондент. Но я понимаю: чтобы я не говорил, но приехал то по факту из страны-агрессора и доверие вряд ли может быть такое, чтобы попустить на фронт.

С другой стороны я вижу, что у вас все там сделано на высоком уровне, не ощущается, что не хватает военных корреспондентов.

– Вы по профессии военный корреспондент. Работали в этой сфере? 

– Как только отучился. Моим первым заданием было сходить на похороны военного и спросить у матушки о ее чувствах, потом взять интервью у солдата, который вернулся с боевого задания, лишившись обеих ног и спросить у него, что такое война.

Путь на фронт пролегал через кладбище, чтобы показать юным корреспондентам, что война — это не только пафосные, патетичные речи, а в первую очередь большое горе.

– Но Вас же не сломала?

– Ну выгнала по крайней мере. Хотя у «путинцев» как раз и есть аргумент: мы не Гулаг и железного занавеса нет, кому не нравится – уезжайте. Мы тут не держим никого.

Да, Москва больше, богаче, культурнее, но у вас лучше направление, а там поезд едет в другом направлении и останавливаться не собирается.